За год до смерти я встретил тебя - Ао Морита

к ней в гости. Но в палате никого не оказалось. В комнате отдыха с наступлением холодов почти никто не сидел, не было и Харуны.

Мы снова вернулись к палате и спросили о подруге у проходившей мимо медсестры. Та рассказала, что у пациентки с утра поднялась температура, которая никак не проходила, и на фоне дыхательной недостаточности ее перевели в реанимацию.

К счастью, ее состояние уже стабилизировалось, и на следующий день ее собирались вернуть обратно.

– Харуна же будет в порядке? – печально пробормотала Миура, пока мы ждали автобуса.

– Думаю, что да. Наверное.

– Что еще за наверное?

Но я не ответил, и Миура тоже молчала.

Я раскаивался. Знал, что однажды этот день придет. К счастью, сегодня обошлось, но Харуны может не стать в любой миг. Мы оба знали, что трагедия неминуема, и ни я, ни она точно не знали, когда она случится.

Если она прямо сейчас умрет, то я даже не вспомню, о чем мы говорили в последний раз.

Я бегал от реальности, которая маячила прямо перед носом. Убеждал себя, что еще рано, еще все в порядке. Только пару дней назад в очередной раз подумал: пока обойдется, ведь Харуна так весело рассмеялась. Но прошло больше времени, чем ей обещали. А я не хотел этого помнить и отводил от правды глаза. Чем обманываться, что все пока хорошо, лучше бы напоминал себе при каждой встрече: может быть, все кончится завтра, а может – и сегодня.

И ведь это касается не только ее. Да, все мои мысли крутились вокруг Харуны, но ведь и я мог умереть в любой момент. Может, сердце остановится уже завтра. Может, сегодня. И это надо зарубить себе на носу.

Вскоре подошел автобус. Мы с Миурой, так и не проронив ни слова, отправились каждый своим путем по домам.

* * *

Харуна пришла в себя почти через двое суток, около полудня. Я в одиночестве обедал на большой перемене, и вдруг от нее пришло сообщение: «Прости, что напугала. Со мной уже все в порядке. Так что будет время – приходи».

Я ответил: «Как только закончатся занятия, обязательно».

Чтобы как-то спрятать улыбку, проступившую на губах, я одним махом доел свою порцию.

После уроков я сразу же отправился к классу Миуры. Наверняка Харуна и ей тоже написала.

– Акито? Ты чего? – удивился Сёта. Он как раз выходил из класса. Видимо, собирался на секцию, потому что на плече висела черная спортивная сумка.

– Пришел по делу к Миуре-сан.

– Да? А она ушла после большой перемены. Я бы даже сказал – сбежала, никому ничего не сказав. Посмотрела в телефон – и вылетела.

– А… Л-ладно. Принято.

Я вздохнул: почему сам не додумался уйти пораньше? И пошел на остановку.

Когда переступил порог палаты, Миура, конечно же, была уже там. Я ее упрекнул, чтобы не прогуливала уроки, но она парировала, что тебе, Хаясака, видно, школа дороже Харуны, и я не нашелся что возразить.

Наша общая подруга рассмеялась перепалке. Я обожал, когда она так неловко улыбается.

Она полулежала на приподнятой спинке койки и разговаривала с Миурой. Бледная, как полотно. Герберы тоже увяли и клонились к тумбе.

– Простите. Вечно вы ради меня сюда ездите…

– Да брось. Ладно еще я, а Хаясака – вообще бездельник, ему даже хорошо, что ты ему столько внимания уделяешь.

Она вообще-то сказала правду, так что и тут я не придумал, как ответить.

Потом Миуре пришлось уехать на работу.

Напоследок она бросила:

– Рада, что увиделись.

Меня подмывало спросить, кто ей дороже, Харуна или какая-то там работа, но я удержался: подумал, что вряд ли выйду из спора победителем.

В оживленной до этого палате стало тихо.

Мы с Харуной в кои-то веки остались наедине. Я почему-то смутился и занервничал. Кажется, ведь Миура оставила нас наедине впервые с того самого дня, как меня поймали за руку.

– А ты помнишь, как мы впервые встретились? – вдруг спросила Харуна. Она глядела в никуда, все так же облокотившись на приподнятую половину койки.

– Помню, конечно. Ты рисовала в зоне отдыха, а я с тобой заговорил.

Я никогда не забуду тот день.

– Точно. А почему ты тогда обратил на меня внимание?

Не мог же я сказать, что заметил ее еще раньше и проследил за ней?

Я начал отвечать, тщательно подбирая слова:

– Ты, наверное, не знала, но я обратил на тебя внимание еще до того.

– Что? Как?

– Пересеклись как-то раз в коридоре. На четвертом этаже. Не помнишь, да?

Я тут же пожалел о собственных словах. А вдруг спросит, что я делал в больнице? Но Харуна не спросила. Только улыбнулась.

– Правда? А я и не заметила. Знаешь, я тогда страшно обрадовалась. Каждый день только рисовала и рисовала картинки. Думала, так и умру в одиночестве. Тосковала, иногда даже плакала за рисованием. До дрожи боялась, что никто на меня даже и не взглянет. – Тут она умолкла. Секундная стрелка на часах будто подгоняла ее. – И тут вдруг со мной заговорил ты. Я так удивилась и, если честно, разволновалась. В голове стало пусто-пусто, я даже не помню толком, о чем мы говорили.

– Правда? А мне показалось, ты такая спокойная. Выходит, ты паниковала. Даже забавно.

В первую встречу Харуна показалась мне холодной и отстраненной. Не очень-то она мне тогда понравилась. Но я все равно постоянно о ней думал и раз за разом возвращался в больницу. Казалось, что с тех пор минула целая вечность, и я даже скучал по прошедшим дням.

– Но кое-что помню. Я тогда сказала, что хочу поскорее умереть, так? Я говорила абсолютно серьезно. Но больше не хочу. Не хочу умирать. Хочу еще пожить. Провести с тобой побольше времени. А после смерти, мне кажется, я опять останусь одна, и мне так страшно. – Из глаз девушки полились слезы. Я уже много раз видел, как она плачет. И каждый раз душа корчилась от боли. – Ты, наверное, не заметил, но мне сказали, что осталось полгода, уже больше полугода назад.

Конечно заметил. Но я не знал, как ее утешить, и только закусил губу от обиды. На этот раз секундная стрелка поторапливала меня.

– Точно… А ты слышала? Один человек, которому врачи обещали год, прожил потом еще десять лет.

Я выдвинул самый дальний ящик памяти и обнаружил там эту историю. Накопал ее в те безысходные дни, когда только узнал о болезни и искал хоть какую-то опору.

Пусть наши диагнозы не совпадали, но где-то на свете действительно еще десять лет прожил неизлечимо больной человек.